«Русский разговор» у простолюдинов – это литания, т.е. почти ритуально-мистический плач. Усреднённый русский всегда на всё жалуется, ноет. Об этом пишет американский антрополог Нэнси Рис в своей книге «Русские разговоры» (Russian Talk), вышедшей в издательстве Корнелльского университета в 1997 году, а в России в изд-ве НЛО в 2005-м.
Она побывала в СССР-России на стыке эпох в 1980-90-е, и это всё же наложило свой отпечаток на «русские разговоры» - плачи (стенания). Но и в другие эпохи картина была примерно той же, может, только разговоры были менее публичными, пишет Рис со ссылкой на другие исследования антропологов. Некоторые её наблюдения из книги:
«Литании осуществляли парадоксальную трансформацию ценностей: страдание становилось заслугой, положение жертвы стяжало уважение, утраты обращались в приобретения. Литании были «кирпичиками» многих разговоров, как формальных, так и неформальных, в которых я участвовала или которые услышала невзначай. Последнее важно, так как по этим «подслушанным» разговорам я могла судить, насколько моё - иностранки, американки, этнографа - присутствие влияло на собеседников. Разумеется, моё участие в разговоре давало себя знать: во многих случаях люди жаловались особенно рьяно именно потому, что перед ними был заинтересованный слушатель из Америки. Кроме того, в литаниях был запрятан едва уловимый призыв о помощи, а американцы, с их огромными, по русским представлениям, возможностями и ресурсами, казались естественным объектом такого призыва. Поэтому, конечно, моё присутствие стимулировало потоки литаний, однако жанр существовал и сам по себе - вся Москва того времени просто гудела литаниями.
Интонационно разговорные литании приближались к треём известным жанрам русской речи: традиционному плачу (исключительно женскому жанру), церковному молебну и поэтической декламации. Как и перечисленные жанры, литании часто содержали поэтические каденции, имели речитативную двухтоновую интонацию, рифмы и кольцевую композицию.
Откровенно «плачевыми» были те места в речи, где говорящий начинал размышлять, комментируя собственную литанию в том смысле, что она иллюстрирует трагедии и парадоксы истории, и задаваясь экзистенциальными вопросами: «Как такое может быть? Почему нам так плохо? Почему в нашей жизни так много страдания? Почему мы всегда оказываемся жертвами? В чём наше спасение?» Такой переход к возвышенной ламентации не всегда означал конец литании; нередко это было высшей точкой, после которой заново начиналось перечисление несчастий.
(Литании соединяют русских) в моральную общину - общину страдания».
Есть и второй «русский разговор» - это жанр бюрократического языка пропаганды, пишет Рис:
Хотя я пришла к выводу, что культурная установка жертвы является главенствующей в русском дискурсе, но она не единственная. Антиподом литании может быть названо славословие — жанр лицемерных, самодовольных, хвастливых речей, на которых была построена большая часть пропаганды, и многие другие жанры официального языка. Причём начальник, в отличие от простого русского, никогда не стенает. Наоборот, он всегда воодушевлён.
Я имела возможность проинтервьюировать немало представителей официальной власти - государственных чиновников, военных, политических деятелей, партийных функционеров. В этих интервью литаний никогда не звучало».