>>/118440/
>>/118426/
Будучи утомлен и подавлен всем видом мучений и массою крови, какой-то жестокостью ненужной, но желая все же до конца досмотреть убой скота, я облокотился о притолоку двери и невольным движением приподнял шляпу. Этого было достаточно для того, чтобы меня окончательно выдать. По-видимому, ко мне давно присматривались, но последнее мое движение являлось прямым оскорблением таинства, так как все участники, а также посторонние зрители ритуала все время оставались в шапках, с покрытыми головами.
Ко мне немедленно подскочили два еврея, назойливо повторяя один и тот же непонятный для меня вопрос. Очевидно, это был известный каждому еврею пароль, на который я также должен был ответить установленным же лозунгом.
Мое молчание вызвало невообразимый гвалт. Резники и прислужники побросали скот и бросились в мою сторону. Из других отделений также выбежали и присоединились к толпе, которая оттеснила меня во двор, где я моментально был окружен.
Толпа галдела, настроение было, несомненно, угрожающее, судя по отдельным восклицаниям, тем более что у резников в руках оставались ножи, а у некоторых прислужников появились камни.
В это время из одного из отделений вышел интеллигентного вида представительный еврей, авторитету которого толпа беспрекословно подчинялась, из чего я заключаю, что это должен был быть главный резник — лицо несомненно священное в глазах евреев.
Он окликнул толпу и заставил ее замолчать. Когда толпа расступилась, он вплотную подошел ко мне и грубо крикнул, обращаясь на "ты": "Как смел ты взойти сюда? Ведь ты знаешь, что по нашему закону запрещено присутствовать при убое лицам посторонним". Я по возможности спокойно возразил:
"Я ветеринарный врач, причастен к ветеринарному надзору и прошел сюда по своим обязанностям, ввиду чего прошу вас говорить со мной другим тоном". Мои слова произвели заметное впечатление как на резника, так и на окружающих. Резник вежливо, обращаясь на "вы", но тоном, не терпящим возражения, заявил мне: "Советую вам немедленно удалиться и не говорить никому о виденном".
(*1) Тут-то, зрю я духом, и причина надписи в иерусалимском храме: "Кто переступит дальше за эту черту — пусть пеняет на себя, ибо последует смерть".
Степень ужаса настоящего иудейского жертвоприношения, "по всей форме", иногда с тысячами убитых в один день животных, должна была во всяком чужом и незаинтересованном человеке вызвать такой ужас и негодование, что... стены Иерусалима затрещали бы гораздо раньше еще Веспасиана... Держа в тайне внутренность храма, они оберегали "я" свое среди народов, ибо народы, люди единым духом и единою мышцею разнесли бы по клочкам воистину демоническое (с точки зрения общечеловеческой) гнездо невероятных мук и боли...
"Вы видите, как возбуждена толпа, я не в силах удержать ее и не ручаюсь за последствия, если только вы сию же минуту не покинете бойню".
Мне осталось только последовать его совету.
Толпа очень неохотно, по оклику резника, расступилась — и я по возможности медленно, не теряя самообладания, направился к выходу. Когда я отошел несколько шагов, вдогонку полетели камни, звонко ударяясь о забор, и я не ручаюсь за то, что они не разбили бы мой череп, если бы не присутствие старшего резника и не находчивость и самообладание, которые не раз выручали меня в жизни.
Только за воротами я облегченно вздохнул, почувствовав, что избегнул очень и очень серьезной опасности. Взглянув на часы, я поражен был тем, как было еще рано. Вероятно, судя по времени, я пробыл не более часа, так как убой каждого животного длился 10-15 минут, тогда как время, проведенное на бойне, казалось мне вечностью. Вот то, что я видел на еврейской бойне, вот та картина, которая не может изгладиться из тайников моего мозга,- картина какого-то ужаса, какой-то великой, скрытой для меня тайны, какой-то наполовину разгаданной загадки, которую я не хотел, боялся разгадать до конца.